Неточные совпадения
— А вам разве не жалко? Не жалко? — вскинулась опять Соня, — ведь вы, я
знаю, вы последнее сами отдали, еще ничего не видя. А если бы вы все-то видели,
о господи! А сколько, сколько раз я ее в слезы вводила! Да на
прошлой еще неделе! Ох, я! Всего за неделю до его смерти. Я жестоко поступила! И сколько, сколько раз я это делала. Ах, как теперь, целый день вспоминать было больно!
Когда и за что попал он на каторгу — никто не
знал, а сам старик не любил разговаривать
о прошлом, как и другие старики-каторжане.
Сюда пишут, что в России перемена министерства, то есть вместо Строгонова назначается Бибиков, но дух остается тот же, система та же. В числе улучшения только налог на гербовую бумагу. Все это вы, верно,
знаете,
о многом хотелось бы поговорить, как, бывало,
прошлого года, в осенние теперешние вечера, но это невозможно на бумаге.
Зная всю тлень и грязь
прошлого, она верила, что проклятие лежит над всякой неподвижностью, и собирала под свое знамя всех, говоривших
о необходимости очиститься, омыться и двигаться вперед.
У него на совести несколько темных дел. Весь город
знает, что два года тому назад он женился на богатой семидесятилетней старухе, а в
прошлом году задушил ее; однако ему как-то удалось замять это дело. Да и остальные четверо тоже видели кое-что в своей пестрой жизни. Но, подобно тому как старинные бретеры не чувствовали никаких угрызений совести при воспоминании
о своих жертвах, так и эти люди глядят на темное и кровавое в своем
прошлом, как на неизбежные маленькие неприятности профессий.
— Да и вообще ваше поведение… — продолжал жестоким тоном Шульгович. — Вот вы в
прошлом году, не успев прослужить и года, просились, например, в отпуск. Говорили что-то такое
о болезни вашей матушки, показывали там письмо какое-то от нее. Что ж, я не смею, понимаете ли — не смею не верить своему офицеру. Раз вы говорите — матушка, пусть будет матушка. Что ж, всяко бывает. Но
знаете — все это как-то одно к одному, и, понимаете…
Я мечтал
о славе, бог
знает с чего, и пренебрег своим делом; я испортил свое скромное назначение и теперь не поправлю
прошлого: поздно!
Теперь уже он ни
о чем не рассуждал, ничего не соображал, не рассчитывал и не предвидел; он отделился от всего
прошлого, он прыгнул вперед: с унылого берега своей одинокой, холостой жизни бухнулся он в тот веселый, кипучий, могучий поток — и горя ему мало, и
знать он не хочет, куда он его вынесет, и не разобьет ли он его
о скалу!
—
О, подите-ка вы! — возразила ей с досадой Аграфена Васильевна. — Боготворила его она!.. Этакого старого сморчка!.. Теперь это дело
прошлое, значит, говорить можно, а я
знаю наверное, что она любила Петрушу Углакова.
— И вдруг — эти неожиданные, страшные ваши записки! Читали вы их, а я слышала какой-то упрекающий голос, как будто из дали глубокой, из
прошлого, некто говорит: ты куда ушла, куда? Ты французский язык
знаешь, а — русский? Ты любишь романы читать и чтобы красиво написано было, а вот тебе — роман
о мёртвом мыле! Ты всемирную историю читывала, а историю души города Окурова —
знаешь?
Зарубин и Мясников поехали в город для повестки народу,а незнакомец, оставшись у Кожевникова, объявил ему, что он император Петр III, что слухи
о смерти его были ложны, что он, при помощи караульного офицера, ушел в Киев, где скрывался около года; что потом был в Цареграде и тайно находился в русском войске во время последней турецкой войны; что оттуда явился он на Дону и был потом схвачен в Царицыне, но вскоре освобожден верными казаками; что в
прошлом году находился он на Иргизе и в Яицком городке, где был снова пойман и отвезен в Казань; что часовой, подкупленный за семьсот рублей неизвестным купцом, освободил его снова; что после подъезжал он к Яицкому городку, но,
узнав через одну женщину
о строгости, с каковою ныне требуются и осматриваются паспорта, воротился на Сызранскую дорогу, по коей скитался несколько времени, пока наконец с Таловинского умета взят Зарубиным и Мясниковым и привезен к Кожевникову.
Затем он упрекал ее мужа в недальновидности: не покупает домов, которые продаются так выгодно. И теперь уж Юлии казалось, что в жизни этого старика она — не единственная радость. Когда он принимал больных и потом уехал на практику, она ходила по всем комнатам, не
зная, что делать и
о чем думать. Она уже отвыкла от родного города и родного дома; ее не тянуло теперь ни на улицу, ни к знакомым, и при воспоминании
о прежних подругах и
о девичьей жизни не становилось грустно и не было жаль
прошлого.
Доктора сказали, что у Федора душевная болезнь. Лаптев не
знал, что делается на Пятницкой, а темный амбар, в котором уже не показывались ни старик, ни Федор, производил на него впечатление склепа. Когда жена говорила ему, что ему необходимо каждый день бывать и в амбаре, и на Пятницкой, он или молчал, или же начинал с раздражением говорить
о своем детстве,
о том, что он не в силах простить отцу своего
прошлого, что Пятницкая и амбар ему ненавистны и проч.
Тут каждая мелочь напоминала ему
о прошлом, когда его секли и держали на постной пище; он
знал, что и теперь мальчиков секут и до крови разбивают им носы, и что когда эти мальчики вырастут, то сами тоже будут бить.
Во всяком случае, милая тетенька, и вы не спрашивайте, с какой стати я историю
о школьном карцере рассказал. Рассказал — и будет с вас. Ведь если бы я даже на домогательства ваши ответил:"тетенька! нередко мы вспоминаем факты из далекого
прошлого, которые, по-видимому, никакого отношения к настоящему не имеют, а между тем…" — разве бы вы больше из этого объяснения
узнали? Так уж лучше я просто ничего не скажу!
— Так-с. А у меня все по-старому, никаких особенных перемен, — живо заговорил он, заметив, что я оглядываю кабинет. — Отец, как вы
знаете, в отставке и уже на покое, я все там же. Пекарского помните? Он все такой же. Грузин в
прошлом году умер от дифтерита. Ну-с, Кукушкин жив и частенько вспоминает
о вас. Кстати, — продолжал Орлов, застенчиво опуская глаза, — когда Кукушкин
узнал, кто вы, то стал везде рассказывать, что вы будто учинили на него нападение, хотели его убить, и он едва спасся.
Знал о возбуждении против него лично, но он начал с того самого места, на котором остановился в
прошлый раз, как будто ничего не случилось.
— Теперь наверное не
знаю. Он приезжал
прошлой зимой в Москву на короткое время, потом отправился с одним семейством в Симбирск; мы с ним некоторое время переписывались: в последнем письме своем он извещал меня, что уезжает из Симбирска — не сказал куда, — и вот с тех пор я ничего
о нем не слышу.
Если бы я наверное
знал, что ее будут читать только Соня и Гельфрейх, то и тогда я не стал бы говорить здесь
о прошлом Надежды Николаевны: они оба
знают это
прошлое хорошо.
Одним словом, я мечтал, мечтал без конца, мечтал обо всем:
о прошлом, настоящем и будущем, мечтал смело, в сладкой уверенности, что никто
о моих мечтах не
узнает и, следовательно, никто меня не подкузьмит.
— Ну, довольно, — прервал я с нетерпением, — и чтоб вам доказать, что я не так-то забывчив на
прошлое, позвольте
узнать: где теперь мисс Полина? Если не вы меня выкупили, то уж наверно она. С самого того времени я не имел
о ней никакого известия.
— Нет, я неправду говорил, что не жалею
прошлого; нет, я жалею, я плачу
о той прошедшей любви, которой уж нет и не может быть больше. Кто виноват в этом? не
знаю. Осталась любовь, но не та, осталось ее место, но она вся выболела, нет уж в ней силы и сочности, остались воспоминания и благодарность, но…
«Я расскажу тебе, chere Claudine, один смешной и грустный случай: в
прошлом письме моем я тебе писала
о молодых Хозаровых, и писала, что видаюсь с ними почти каждый день; но теперь мы не видимся, и
знаешь ли почему?
Сильнее давали
о себе
знать старые, запущенные болезни, нельзя было отогнать печальных и ядовитых мыслей
о прошлом, оскорбительнее чувствовалось убожество настоящей жизни.
Марья Ивановна. Началось это
прошлого года, со смерти его сестры. Он очень любил ее, и смерть эта очень повлияла на него. Он тогда стал очень мрачен, все говорил
о смерти и сам заболел, как вы
знаете. И вот тут, после тифа, он уже совсем переменился.
Дарья Ивановна (прямо и невинно глядя в глаза графу). Послушайте, граф; я с вами хитрить не стану. Я вообще хитрить не умею, а с вами это было бы просто смешно. Неужели вы думаете, что для женщины ничего не значит увидеть человека, которого она
знала в молодости,
знала совершенно в другом мире, в других отношениях — и увидать его, как я вижу теперь вас… (Граф украдкой поправляет волосы.) Говорить с ним, вспоминать
о прошлом…
Он ничего не
знал о Наташе и
о ее
прошлой жизни,
о которой она не любила говорить.
И с тех пор я ни разу не был у Калининых, хотя и бывали минуты, когда я страдал от тоски
о Наде и рвалась душа моя, рвалась к возобновлению
прошлого… Но весь уезд
знал о происшедшем разрыве,
знал, что я «удрал от женитьбы…» Не могла же моя гордость сделать уступки!
Хранитель милых чувств и
прошлых наслаждений,
О ты, певцу дубрав давно знакомый гений,
Воспоминание, рисуй передо мной
Волшебные места, где я живу душой,
Леса, где я любил, где чувство развивалось,
Где с первой юностью младенчество сливалось
И где, взлелеянный природой и мечтой,
Я
знал поэзию, веселость и покой…
— Вспоминала я про него, — почти вовсе неслышным голосом ответила Дуня крепко обнимавшей ее Аграфене Петровне. — В
прошлом году во все время, что, помнишь, с нами в одной гостинице жил, он ни слова не вымолвил, и я тоже… Ты
знаешь. И вдруг уехал к Фленушке. Чего не вытерпела, чего не перенесла я в ту пору… Но и тебе даже ни слова
о том не промолвила, а с кем же с другим было мне говорить… Растерзалась тогда вся душа моя. — И, рыдая, опустилась в объятья подруги.
В Венгрии он
узнал о смерти любимой женщины. Весть об этой смерти была жестокой платой, свалившей его на постель. Провалявшись в горячке, он поселился в гольдаугенском лесу и, собирая со всех сторон сведения, написал повесть
о красавице Ильке. Проезжая в
прошлом году чрез гольдаугенский лес, я познакомился с д’Омареном и читал его повесть.
И опять замолчали надолго. Марья Васильевна думала
о своей школе,
о том, что скоро экзамен и она представит четырех мальчиков и одну девочку. И как раз, пока она думала об экзаменах, ее обогнал помещик Ханов, в коляске четверкой, тот самый, который в
прошлом году экзаменовал у нее школу. Поравнявшись, он
узнал ее и поклонился.
Он
знал, что, кроме ласковых попреков, шуток, смеха, которые слышались теперь и так напоминали ему
прошлое, будет еще неприятный разговор
о векселях и закладных, — этого не миновать, — и подумал, что, пожалуй, было бы лучше поговорить
о делах теперь же, не откладывая; отделаться поскорее и — потом в сад, на воздух…
Она читала великолепным грудным голосом, с чувством, на лице у нее загорелся живой румянец, и на глазах показались слезы. Это была прежняя Варя, Варя-курсистка, и, слушая ее, Подгорин думал
о прошлом и вспоминал, что и сам он, когда был студентом,
знал наизусть много хороших стихов и любил читать их.
Мы едва
узнали друг друга и, конечно, не много говорили
о прошлом.
Гиршфельд ни словом не обмолвился
о прошлом Александры Яковлевны, да и сам он
знал это
прошлое, как нам известно, лишь в общих чертах, по рассказу баронессы Фальк.
Читатель, без сомнения, догадался, что Сергей Дмитриевич под угрозой увез Екатерину Петровну из Москвы на самом деле не для нежных воспоминаний сладких поцелуев
прошлого, а лишь для того, чтобы обеспечить себе привольное будущее: он ни на минуту не задумался уничтожить когда-то близкую ему женщину, которая стояла преградой к получению его сыном Евгением, опекуном которого он будет состоять как отец, наследства после не нынче-завтра могущего умереть Петра Валерьяновича Хвостова, — Талицкий навел
о состоянии его здоровья самые точные справки, — завещавшего все свое громадное состояние своей жене Зое Никитишне, в которой он, Сергей Дмитриевич, с первого взгляда
узнал Катю Бахметьеву.
Он находился в постоянном страхе, что вот-вот явится еще кто-нибудь и напомнит ему
о прошлом, напомнит ему
о его виновности; и кто
знает, удастся ли ему купить молчание этого грядущего неизвестного лица, и какою ценою?
И каждый из них отлично
знает, что Александр Ильич Гаярин не пускал в ход ни малейшей интриги. Его приглашают,
о нем все говорят, как об"единственном"человеке в губернии, способном"держать высоко знамя". В него все верят и никто не позволяет себе самого невинного намека на его недавнее
прошлое, не то что в глаза, но, вероятно, и за глаза.
В том учреждении, где дитя ее увидело свет и впервые вскрикнуло от ощущения воздуха, всегда есть такие, кто
знает средства, как помочь себе в этой жизни. Они уже были искушены таким же горестным положением и
знают, как помочь искушаемой. Они ей укажут адрес, где ее приютят и не станут справляться ни
о чем в ее
прошлом. Все, что там нужно, она принесет туда с собою. Это — ее молодость и некоторая милота ее наружности.